Здоровяк не ответил, и Чезо сперва рассердился даже на рыжего невежу, а после припомнил, кого собственно хоронят, и успокоился.
'Мог бы намекнуть хотя бы, что просто не понял вопроса. Чего стесняться-то, раз уж уродился не итальянцем?'
Итальянцы, впрочем, тут же сыскались, и вскоре какая-то кружавчато-слезоточивая дама излагала 'повесть о психе с шампанским'. Дон Сантони слушал, кивал в драматических местах и улыбался в усы: 'Каков поп, таковы и поповы выблядки, прости Господи... До чего иногда приятно ошибиться в людях...'
Было странно представить, что о смерти параноика искренне сожалел сотрудник его охраны – но, похоже, так оно и было. Или это была эффектная, расчётливая акция, призванная убедить собравшихся в...
Мягко, но настойчиво обратил на себя внимание завибрировавший мобильный, и Чезаре, не прерывая словоохотливую незнакомку, достал его, чтоб увидеть на экране и вовсе нелепицу: 'Охрану не хочет. Предложил остаться мне, до ужина завтра. Вы с Матушкой приглашены’.
'Святые Небеса и Пречистая Дева. А у лощёного губа не дура... только вот в голове его что-то странное творится. Кем он считает моего щенка? Телком на убой? Бред какой-то. А может ублюдок его очаровал?' – Усы встопорщились совсем уж не по-кладбищенски, и только немалым напряжением воли лицу удалось придать подобающую случаю постность. - 'Занятная мысль... Не окажется ли женщина полезнее, чем эта развращённая невинность?'
И дон небрежно отстучал:
'Сам дурак. – 'Оба дураки, не мог ответить? А если я, скажем, тебя и правда с ним пошлю – чтоб не расслаблялся?.. Или наоборот, чтоб расслабился?' – ′разжуй. отказать, сдохнет-похороним. ужин-да …' - тут Сантони пришло в голову, что это, возможно, хитрая стратегия, намеренно подчёркнутая простоватость, и он, усмехнувшись добавил: 'p.s.может ночевать у нас’.
Дамочка поняла, что её больше не слушают, и, кажется, обиделась – а, может, присмотрелась получше к такому обаятельному мужчине с властным голосом, неожиданно обратив внимание на дешёвый помятый костюм в налипшем соре, и сочла ниже своего достоинства продолжать разговор.
'Когда он приедет, я сам посмотрю, святая ли это простота или та, которая хуже воровства'.
Хотелось курить, и Чезаре не спеша двинул по дорожке к выходу, надев помятую и промокшую шляпу.
Мимо прошли двое – невольный виновник непрезентабельного вида дона Сантони и капо, который во время проповеди прикрывал типа в белом зонтиком. Пахнуло потом, землёй и шампанским, Каноник краем глаза глянул на них и снова попенял себе за поспешность в суждениях. Лицо того, что в чёрном, было раздражённое, но нижние веки набрякли тяжело.
'Ночь не спал или недавно плакал. Или пьёт много – одно другому не помеха'.
У калитки на лавочке сидела Даниэла. Сантони проследил её взгляд: в отбывающем автомобиле мелькнул точёный профиль, перечёркнутый хищной улыбкой – 'как фальшивая монета или герб незаконнорожденного' – и понял, что разговор у женщин не задался.
Он снова посмотрел на жену, и шёл теперь, не отрывая взгляда и не глядя под ноги, разбрызгивая лужи и невольно ускоряясь. Шёл, впитывая в себя этот день, так неловко начавшийся и неожиданно сумрачный, – 'это ж какое собачье везение надо иметь, чтоб тебя хоронили в такую погоду?' – с его нелепыми совпадениями и грязным пиджаком. Пил глазами угловатый её силуэт на ребристой деревянной скамье, её позу, непринуждённую и раскованную, словно не под дождём на кладбище, а на веранде в кресле, её руки, крупные, светлые руки – '...и как они, деловитые и проворные – 'на, и иди курить на улице' – скручивают тебе папиросу, и как они месят тесто – с мягким таким, чувственным, неслышным почти 'хлюп', и как они, белые едва не до синевы и холодные, безразличные, в пятнах красного, касаются твоей бесстыдно и противоестественно разверстой плоти, и всхлюпывает, тянется почти бесконечно долгой болью, а потом 'плюх' и 'звяк', и 'вот и всё, тезоро мио, осталось только зашить', и, особенно, как они, руки эти, терзают стонущую виолончель, медленно и мучительно скользят пальцы вверх-вниз по толстому грифу и ползает смычок поперёк раздвинутых бёдер', – её... Да нет, только на руки уже и смотрел, крупные, сильные с по-мужски короткими ногтями, с чуть выбухающими венами, такие похожие в чём-то на его собственные широкие и загорелые, или скорее на руки того же щенка, но женские, терпеливые, нежные руки. Подымалось снизу живота, мешало дышать, тёплое и клокочущее, и он уже почти бегом подошёл к скамье, встал у неё за спиной и только тут вдохнул полной грудью. В ушах шумело, как если нырнёшь неожиданно глубоко.
Чезаре полез в карман за портсигаром, вспомнил отчётливо, что положил его дома на прилавок и вместо папирос достал мобильный.
– Организуй машину. Я поеду с вами, матушка, наверное, пойдёт пешком. Но пусть лучше будет пикап – может у него всё-таки есть охрана. – Кивнул, прикрыл глаза одобрительно, словно собеседник мог его увидеть. – Хорошо. Да.
И уже не в трубку, а склонившись к набрякшему фетру, вдыхая её горьковатый, такой же привычный и неизбежный, как никотин, запах:
– Сердце моё, у нас будет гость. Возможно, даже трое или четверо.
_______________________________
Одет: Чёрный двубортный костюм из магазина готового платья, который отлично сидит на своём хозяине - несмотря на то, что куплен его женой на глазок, без предварительной примерки. Сейчас костюм вымок и со спины облеплен песком. Льняная сорочка серого цвета в узкую вертикальную строчку. Галстук-селёдка в мелкий серый горох. Тёмно-серые носки, чёрные кожаные туфли.
При себе: Портмоне с Visa Platinum, визитками и небольшим количеством наличных, паспорт, разрешение на ношение огнестрельного оружия, мобильный телефон, ключи от дома - тяжёлая связка, которую легко использовать как кастет, в подвесной кобуре скрытого ношения тридцать шестой Глок - модель слим, магазин на шесть патронов плюс один в стволе.
Отредактировано Чезаре Сантони (2009-02-17 13:32:35)
